Неделя памяти о прошлом:
Память о маме
9 лет назад после 9 дней в реанимации в её день рождения мы пришли с папой в ВМА, как и каждый день до этого с надеждой на хорошие новости, врач вышел растерянный: «Всё плохо. Она умерла».
Трудно сказать, был ли хоть один день за эти 9 лет, чтобы я не вспоминала этот момент. Чтобы переходила или проезжала перекресток Кирочной и Суворовского, не прокручивая в голове снова и снова то жуткое фатальное стечение обстоятельств.
Вот, что я писала тогда. А спустя полгода собрала до тошноты жизнерадостное видео:
Эти 9 лет я живу с ощущением, что самое страшное уже случилось. Годы терапии, конечно, помогли мне перестать маму идеализировать. Годы терапии помогли назвать вещи своими именами и выпустить много злости. И стало тише. И стало даже местами казаться, что по-другому и не могло сложиться.
Но ужас этой необратимости теперь часть меня, важная часть. Колеблется стрелкой компаса где-то в районе солнечного сплетения, указывает на север, не даёт забыть, что всё это временно, хрупко и оттого бесценно.
Старые письма
В рамках курса «Свобода от вещей» заглядываю вместе с участницами туда, куда давно не заглядывала. Обнаружила пачку писем, которые не перечитывала с момента получения. 18 лет. Когда тебе 13, парню 18, вы из разных городов, живёте в разных реальностях, и настолько не пара, что как бы не любопытно, увлекательно и лестно было гулять с ним летом на даче, ты каждый вечер затылком чувствуешь, что пора скорее домой. А потом учебный год, звонки, оскорбления, угрозы, попытки всё вернуть.
Перечитываешь и понимаешь, что у тебя сегодняшней есть столько поддержки для той растерянной девчонки, которая ни сама не понимала, что происходит, ни ему объяснить не могла, ни с родителями обсудить (они помогли, конечно, выпутаться, но внутренних вопросов осталось море), ни с подружками. А теперь называешь вещи своими именами, видишь, что стояло за той привязанностью, знаешь, сколько раз ещё пришлось в разных вариантах это прокрутить, чтобы стать наконец свободнее. И даже для последней терапии эти 12 писем вдруг пришлись кстати.
А вот слова из другого письма, написанного 14 лет назад:
«Ты поразительно сильная и искренняя. Ты так много можешь. Гораздо больше меня. Я — спусковой крючок. Ты можешь дарить людям любовь и радость, менять и украшать мир. Ты можешь стать целее, самостоятельнее, самодостаточнее. В любой ситуации, понимаешь?
Ты сама. Я только могу любить тебя и люблю. Если я помешаю тебе, если ты привыкнешь мне помогать, я на себя рассержусь. Тебя больше никто не понимает? Ищи, борись, учись. Научись даже автономно, даже без людей, без книги и музыки действовать, знать, чего ты хочешь. Сделай то хорошее, чего от тебя не ждут. Люби!»
Мне семнадцатилетней это казалось сплошным издевательством, изощренной пыткой. Хотелось просто раствориться в нём, слиться, быть вместе и делать всё, что он скажет. А он говорил, что я могу сама, держал на расстоянии, но верил в меня так, как никто больше, разглядел такое, чего я сама про себя тогда подумать не могла. Показал, что может быть по-другому.
И до сих пор ведь рядом. И рад, что причастен.
Для меня эти бумажные письма вполне заменяют машину времени. Приходит время, ты открываешь ящик, достаёшь, начинаешь читать и яснее ясного это всё: бабочки в животе, ноябрь, перчатки, после похода пропахшие дымом и талым снегом, ожог от газовой лампы никак не заживает, экологические выставки, короткие разговоры по городскому телефону.
Это соприкосновение с собой из прошлого помогает очень.
Десятки тысяч шагов
Это началось в один из первых тёплых майских дней, я вышла с терапии окрыленная и прошла 25000 шагов. Потом ещё и ещё. Натерла ноги, купила сандали, натерла ноги в новых местах, изучила весь ассортимент современных пластырей, заболела, но ходить перестать не могу. Это как в сентябре, в школу давно уже не надо, но какая-то неведомая сила ведёт выбирать новые красивые тетрадки. Моё тело знает, что делать в мае, лучше меня.
Потому что мысли думаются, в плеере ритмичное, руки ловят ветер, а в Питере лучшая весна десятилетия и не мне этому противостоять.